Опубликовано в Eму нрaвились сии бeспрeрывныe внeзaпнoсти, нeoжидaннoсти, пoрaжaющиe в Римe.
Н. В. Гoгoль. «Вечный город»
В Рим, кaк и вooбщe в Итaлию, eдут, чтoбы встрeтиться с гoрoдoм, гдe мнoгo прeкрaснoй и нeсрaвнeннoй стaрины, лучшeгo в мирe искусствa, aнтичныx пaмятникoв и рeнeссaнсныx фрeсoк, стaрыx мрaмoрoв, гдe в прямoм смыслe oщутимo «дыxaниe истoрии».
Всe этo и нa сaмoм дeлe тaк.
Нo eсть и нeчтo инoe, оказываться мoжeт, сaмoe глaвнoe.
Oщущeниe, чтo Город на семи холмах, кaк ктo-тo мудрo и тoчнo скaзaл, — «oтeчeствo нaшeй души».
Нaшe «культурнoe сoзнaниe» — скoлькo бы нe измeнялa eгo Aмeрикa — eврoпeйскoe сoзнaниe. Нaс — кoгo лучшe, кoгo xужe — вoспитывaли нa eврoпeйскиx цeннoстяx, и ктo xoть рaз пoбывaл в эрмитaжныx зaлax, ужe нe зaбывaeт ни зaвoрaживaющиe лицa мaдoнн Лeoнaрдo дa Винчи, ни кoлдoвскую живoпись Вeрoнeзe, ни гoрдeливыx и кoвaрныx римскиx цeзaрeй, высeчeнныx изо пoтускнeвшeгo ужe мрaмoрa.
Кoгдa нaс eщe никудa нe пускaли, кoгдa зaгрaницa былa, кaк вырaжaлся Oстaп Бeндeр, «мифoм o зaгрoбнoй жизни» — в ту пoру кaждый, кoгo спрaшивaли, кудa xoтeл бы oн (тeoрeтичeски, рaзумeeтся) съeздить, нeпрeмeннo oтвeчaл: «В Пaриж!». Кoнeчнo жe, Пaриж — oлицeтвoрeниe «зaгрaницы», сeрдцe цивилизaции, шикa, лeгкoмыслия, изящeствa, вoзвышeнныx грeз, пoэзии, гoрoд звeнящий шпaгaми и блистaтeльными рулaдaми нeсрaвнeннoгo фрaнцузскoгo языкa, «нa кoтoрoм невыгодный только говорили, однако и думали наши предшествующие поколения» (Лев Толстой).
Только вспомните, сколько удивительных, глубоких и тонких людей стремились квартировать и даже умереть в Италии, грезили и вспоминали о ней. Рабле, Монтень, Пуссен, Стендаль, Франт, Блок, Бродский… Как литературных героев проживали в Италии свою судьбу, какие фильмы тогда сняты — «Сладкая питание (Dolce vita)», «Ночи Кабирии», «Вечный город(Fellini — Roma)», безграмотный столь известная, так блистательная картина Гринуэя «Мамон архитектора» (The Belly of an Architect)».
Вечный город не просто городец — событие, явление природы, сфера, который простирается без- только в пространстве, однако и во времени. У него на гумне — ни снопа начала и нет конца.
Малограмотный потому ли где-то часто стоят в Риме уличные тикалы?
В чем-то Город на семи холмах — существеннее, серьезные, превыше всех прочих городов. Маловыгодный нужно для сего объехать весь (мiр), это ощущается аксиомой. После этого человек остается тет-а-тет с самым началом, с «завязью» нашей европейской цивилизации.
Если только, конечно, он хочет сего.
О, разумеется, Рим — преисподняя для туриста и позволено прожить не одну неделю, повинуясь окрикам гида «посмотрите по правую сторону, посмотрите налево…» В самом деле, вам увидите массу прекрасных памятников. ваша милость можете щелкать фотоаппаратом, зафрахтовывать красоты города для видеопленку. Но, поверьте, тогда, глядя на фотографии то есть (т. е.) экран телевизора, ваша милость испытаете разочарование.
Во всяком случае Рим ждет свидания с вами. А вам, вместо того, для того чтоб, затаив дыхание, сечь в его странное и идеал лицо, весело его снимаете…
Да вот настал суббота и час, вы прилетели сверху аэродром Фьюмичино, аль, как он называется церемонно, аэропорт «Леонардо еще бы Винчи».
Если вас бывалый путешественник и видывали аэропорты Парижа (и медянка наверняка — Нью-Йорка), после этого вас ничего безлюдный (=малолюдный) поразит. Разве чуть необыкновенной важности карабинеры, высокие, красивые и строгие, в стиляжный униформе.
Но сообразно пути — до Рима километров двадцать число — все же начинается некоторое волны. Где, когда мелькнет через обезличенный цивилизованный вид нечто вполне римское?
Шоссейка мнится отчасти и провинциальным дальше просторных, отливающих светлой сталью немецких автобанов и элегантных французских «autoroutes» с их настойчивой и изысканной рекламной чехардой. Да сквозь эту провинциальную «безличность» вдруг пробиваются приметы наступающих чудес.
Пинии.
Маленькие, до скончания веков зеленые, грациозно кривые (то-то и есть так!), деревья с плоской кроной. Автор видели их возьми картинах, читали о них. Сие уже Италия, изохиона — знак «полуденных стран». Же вот где-в таком случае подальше, за каким-ведь скучными строениями, получи и распишись холмике возникло сколько-то беспокойно гордое, нездешнее, чертовски знакомое.
Не знаю, а увидите вы в первый раз. Быть может, и без усилий безымянные развалины забытого храма, а сумрачный мрамор — симтом торжественной древности — еще напомнила вам, точно вы на земле Лациума, на иной лад говоря, в Древнем Риме…
После этого говорили на языке, чеканном, наравне медь легионерских лат, получи той забытой, торжественной латыни, сверху которой уже ни одна душа не говорит, однако которую изучают, которой поклоняются ажно те, кто далеко не не знает ее.
Тут. Ant. там возникло все ведь, что давно и напрочно вошло в нашу житье-бытье, хотя мы и безлюдный (=малолюдный) вспоминаем — откуда постоянно это. «Сколько воды утекло», -произносим я, не ведая, почто говорим о римских водяных часах -клепсидре. «Аэроузел», слово уж гораздо как современное — также из латыни: «aer — эфир», «portus — бай». Вся великая публицистика настоена на этом языке, постоянно мыслители былых времен к ней обращались, и Неизвестно кто, писавший, что «латынь с моды вышла в данный момент», читал и переводил (и сиречь!) римских поэтов…
(не то вам повезет, вас можете встретиться с удивительным зданием. Говорю «коль скоро повезет», поскольку семо из Рима проблематично ли вы умышленно поедете, а по дороге изо аэропорта попасть семо несложно.
Я имею в виду базилику св. Павла «вслед стенами» (Basilica di san Paolofiore le mura, сообразно латыни — Extra Muros). Въезжая в Вечный город, мы не думаем о раннехристианских временах, не менее о Ренессансе, барокко, античности. Чухалка не подготовлено к этому мрачному торжественному зрелищу, к уходящим в бесконечную простор высоченным нефам, к странному храму, идеже фараонское величие сочетается с пустым пространством и аскетичным великолепием. (год) спустя пожара здание было значительно перестроено, но об этом далеко не хочется думать: отклик не меняется, длительное время в храме быть жизнь не мила, он слишком велодрын, и спокойная огромность его внушает хладнокровный трепет, здесь начинаете ваш брат ощущать христианский Город на семи холмах, безжалостный в своем угрюмом и агрессивном фанатизме.
И смиренное перспектива радостных чудес с тех пор поуже не покидает вы.
Потом, совершенно случайно (в Риме неожиданно любое и всегда, см. изречение!) словно бы в провале и вместе с тем на возвышении (такое в Риме доводится постоянно, поскольку минута подняло город и прежние холмы сейчас ниже уровня улиц) вас вдруг увидите неприметно маленький Колизей. Же если вы остановитесь и до некоторой степени минут посмотрите бери его пористые, видать из окаменевшего пепла выстроенные стены, ваша милость заметите, что дьявол на ваших глазах становится огромным, оставаясь маленьким. И ваша милость окончательно уверуете в неопределимую мифичность Рима.
Конечно, в дальнейшем вас специально свезут в Колизей, расскажут о нем тьму интересных историй, так это первое оценка не сравнить с экскурсией посредь суетящихся туристов и торговцев.
Вам еще по-разному встретитесь в Колизеем. Особенно некто таинственен и великолепен бери исходе дня, другой раз падают стремительные римские полусумрак, загораются лампы хитро устроенной подсветки и в (обмен темного силуэта бери розовеющем небе спирт обращается в светлое ксантопсия на сумеречном фоне.
Неравно первым Римским утречком у вас нет собственных, ((очень) давно придуманных планов, сядьте получай метро «Термини» (туристов чаще на) все про все селят близ вокзала Термини, самоуправно вокзал — дерзкое и нестареющие организация архитектурной мысли тридцатых — несомненно, заслуживает вашего внимания), и поезжайте в площадь Испании (Piazza di Spagna).
В (свое, о транспорте и о передвижении. Город на семи холмах в этом смысле городец нелегкий. Метро всего делов две линии и вдаль не рядом со всеми знаменитыми кой-где города есть станции. Автобусы, уж на что и работают, в отличие ото того же Парижа, прежде поздней ночи, безлюдный (=малолюдный) так уж многочисленны. А остров, как известно, лежит получай семи холмах, выступать по нему утомительно. И в ажуре бы разобраться в автобусных маршрутах, выкупить недельную карточку, пусть не тратить силы и дата на длинные и безумно утомительные пешие переходы. И опять полезно иметь в виду, словно билеты продаются в газетных киосках, а никак не в автобусе и что впору купить даже Водан-единственный…
Метро примечательно только что откровенной надписью по-над билетной кассой «берегитесь воров». А вот древнеримские названия станций -«Colosseo», «Flaminia»!
Перед разлукой, станция «Площадь Испании».
Будем вверяться — еще рано, может красоваться, не очень лучезарно, поэтому почти бессодержательно, туристы не пришли. Немножечко хмурится небо, незначительной, старой и обшарпанной если угодно знаменитая лестница, ристалище невелика, буднична и аж не слишком похожа сверху площадь. Так, эспланада у подножия лестницы.
Подождите. Немедленно произойдет новое сказк в череде итальянских чудес. Смотри и не спешите. В этом городе поторапливаться нельзя.
Картина начинает поспевать цветом и масштабом. Капельный фонтан, оказывается, заполнен водою цвета молока с изумрудом, изящный ветер чуть рябит ее элевон. Тускло и изысканно заблестел стук, а сама лестница сразу круто вознеслась к небу, стала циклопической и соборно с тем соразмерной. Обрела сущность и значительность тишина, яко бы серьезнее стали сыны Земли, сгустилось спокойствие. И узкая варварка у подножия лестницы подобно как расширилась. И лица элегантных карабинеров напомнили мраморные лики римских цезарей.
Стала осязаема спокойная интенсивность Рима. Все приобрело особую серьезность и даже смешные подробности римской жизни стали чуяться как детали таинственной смазки. Естественное, дама в шляпке и норковом жакете, едущая получи мотороллере, — сюжетик куда как прикольный, и старик-точильщик для велосипеде, служащем заодно и точильным станком, вызывает улыбку. А, может быть, сие такое заколдованное римское государство, как у Андерсена сиречь Кэролла в «Стране чудес». По сию пору здесь странно.
А разве вы оторветесь с этого голову кружащего волшебного зрелища, повернете в сторону Улица (Corco) — главной улицы Рима, начнете сплавляться по улице Кондотти (via dia Condotti), так встретитесь с историей в корне реальной. Тут, у самой площади, согласно правую руку -знаменитое кафеюшка «Греко», основанное в самом деле неким греком побольше двухсот лет обратно. Сюда приходили Гете, Стендаль, Вагнер, не покладая (не покладаючи) рук бывал Андресен (видите, малограмотный случайно мы вспомнили о нем!), живший в этом а доме. Римский (видо)изменение парижской «Ротонды», кровля поэтов и художников былых времен. Сохранилось интерьер прошлого века, возлюбленный в Риме провинциально роскошен и претенциозен, же кафе очаровательно наивным своим богатством, обоями давленого бархата, старыми фотографиями.
Вообще-то Испанская площадь (что и весь Рим, согласен!) просто дышит литературными ассоциациями. У подножия лестницы жили Китс и Шелли. А опора, совсем рядом обитал Стендаль, компилятор не только всех известных романов, же и поразительных «Прогулок по части Риму». «Для того чтобы быть на высоте сих переживаний, — писал возлюбленный об ощущениях, испытанных в этом городе, — нужно в лагерь долгого времени пристраститься и знать Рим. Их приставки не- поймет молодой куверта, которого никогда единаче не постигали несчастья». Поразительные краснобайство. Их мог нацарапать лишь Стендаль, в среднем умевший любить, приближенно много любивший и манером) редко и мало любимый человек. И так умевший испытывать Италию.
Я знал, сколько он жил ка рядом, но попал к его дому невзначай. Был конец мартовского дня с еще низким, но почитай летним итальянским солнцем. Я устал, сколько-нибудь сбился с пути и, малограмотный стремясь навести справки у прохожих река заглядывать в план, скромно брел, дыша Римом. И неожиданно увидел странную улицу. Симпатия круто поднималась без околичностей в небо, в синюю пустоту, и всего только темная линия виднелась на высокой ноте в глубине. Естественно, я поезжай туда, к этой странной лазури. Табличка получай стене пронзила рассудок — Via Gregoriana. Здесь, 3 Ава 1827 года Стендаль нанял комнаты «безграмотный торгуясь», чтобы скорей лежать любоваться Римом, а как-никак он бывал с годами много раз, жил месяцами, и трендец же нетерпение томило его: «Солнцепек садилось, в моем распоряжении было только несколько минут» — ажно первый вечер боялся спирт потерять. Я шел ввысь, почти физически ощущая торчание. этого удивительного человека, казалась неуместной шарашка торгового дома Версаче получай виа Грегориана… (само собой) разумеется же, я несправедлив, и нелепы сии мысли, но ми все еще чудится, кое-что в Италии должны челночить лишь шпагами, масками, отравленными перстнями, нотами, тамбуринами аль карнавальными домино.
Ясно, Риму, как любому городу, нужны обычные магазины. Тем побольше, что реальная проживание в нем ощутима иногда до какой-так взрывной силы. И, буде ненадолго отрешиться через щемящих воспоминаний и изучающе взглянуть вокруг, в таком случае не то как «связь времен», только их абсолютная неразделимая сплоченность тут же обожжет ваше полиопия.
Как-то я шел объединение незнакомой улочке. В самом центре Рима, идеже-то между Вкривь и площадью Навина. Почти воротами дома коренным образом современной постройки темнела глубокая впадина, рядом с которой кроме старательно пыхтел стальной землекоп. А из ямы торчала выпачканная свежей землей античная поезд с почти не тронутой временем замысловатой коринфской капителью. По (по грибы) ней в самой глубине двора — вылущенный, но великолепный фас неведомого палаццо с пышными, как и облупленным барочным фонтаном, делать за скольких не странно, действующим — в брызгах воды пусть даже мерещилась маленькая радуга. По-над всем этим великолепием сушились сиреневые кальсончики на веревке. И отсюда следует понятно, почему в Риме непрерывно стоят часы — да ты что! можно разобраться — маловыгодный то что, каковой час, а «какое, милые, неотлагательно тысячелетье на дворе»… И старинка, и роскошь барокко, и теперешний быт — все сливалось в одинокий Рим, который самочки обитатели его и досадливо, и нежно называют «неприличный бриллиант».
Да, симпатия и невелик, и часто плохо убран, да для него — пустобрюхая суета все ведь щегольство молодых (пизда Римом — и тысячелетний Мекка) (мировой) моды сравнительно молодой городец!) столиц, без которого они теряют порцион своей притягательности. Ему приставки не- надо ничем появляться. Он может толкать(ся) даже смешным — чисто на площади на пороге знаменитым фонтаном Отреви, гигантским, в некоторой степени даже нелепым в своей странной приблизительно кичевой чрезмерности, даром что и в нем таится странная — забавная, языческая, балаганная и заодно грозно-утонченная черт их подери. А знаменитая на сполна мир площадь Навона (Piazza Navina), будто бы бы лишенная архитектурного единства, обрамленная домами и церквями с пыльного ржаво-серебристого камня, звенящая упругими струями неутихающих фонтанов, нежели пленяет она — и отныне и до века — каждого, кто побывал после этого хоть однажды? (без, эффектны и нарядны старые барочные фасады, впору долго любоваться блистательной скульптурой фонтанов, однако есть издания и статуи в Риме, куда-нибудь более знаменитые. Недостает, площадь завораживает тем, ровно древние называли «genius loсi» — «направление места», накопленной веками атмосферой задумчивого и единовременно безмятежного праздника, этой удивительной отъединенностью через остального города, чтобы каждый здесь чувствует, сколько он — в сердце Рима. Никак не древнего, не нового. Попросту — Рима.
«…Здесь, в Риме, далеко не слышалось что-в таком случае умершее; в самих развалинах и великолепной бедности Рима маловыгодный было того томительного проникающего чувства, которым объемлется член (партии), созерцающий памятники вживую умирающей нации. (в противоположное чувство: туточки ясное торжественное спокойство». (на)столь(ко) писал Гоголь сто пятьдесят лет назад, и ни дать ни взять прав он был.
Чин — оно повсюду в Риме, процитирую вторично Гоголя:»…простонародье, в котором живет смак собственного достоинства: после этого он il popolo, а без- чернь, и носит в своей природе прямые альфа и омега времен первоначальных квиритов».
С сим вы встретитесь повсеместно. Редкий римский cameriere (шестерка будет с Вами по меньшей мере каплю подобострастен, непропорционально как и неучтив. Возлюбленный радушный хозяин, вам желанный гость. Вестимо, всеевропейский упадок прежней любезности коснулся и Рима, так все же на этом месте многое иначе. «Светлая непритворная веселость», говоря словами конец того же Гоголя, встречает вы здесь куда чаще, нежели в иных столицах. Взаимосвязь — способ существования исполнение) итальянца, порой наверно, что и жизнь тут. Ant. там чуть проще и меньше именно из-вслед добродушия людей.
Что правда, надобно помнить, почему в Италии люди далеко не слишком любопытны, делать за скольких-то самодостаточно и плохо, редкостно и неохотно говорят нате каком-либо языке, в дополнение родного итальянского. И в противном случае вы прекрасно говорите вдоль-английски или точно по-французски, вам сие не слишком поможет.
Зато, делать что вы хотя бы сколько-нибудь-чуть можете объясниться числом-итальянски, это вызовет сочувственное очарование. Итальянцы относятся к тщательно говорящему на корявом итальянском иностранцу, точь в точь любящие родители к первым шагам начинающего разгуливать ребенка. Трепетно и хвалебно.
И как не гордятся они Римом, знают они его средственно. Римлянин знает всего-навсего то, что ему призанятно. И ответ: «Io non so (я не знаю)» вас там услышите несравненно чаще, чем в других столицах. Я в один прекрасный день спросил у красавца карабинера в Корсо в самом центре Рима, правда ли я стою прежде палаццо Русполи. Дьявол посмотрел на меня благожелательно, неуловимо элегантно отдал непорочность и погрузился в раздумье. Посмотрел для палаццо, помолчал и сказал не принимая во внимание тени смущения: «Possibile, signore…Possibile… (вроде, сеньор, возможно)».
Так удивительно, здесь по сей день равно как-в таком случае проще, чем в других странах, квакало которых вам внятен. Может бытовать, еще и поэтому после этого многое легче, отнюдь не говоря о том, точно жизнь чуть меньше, чем в Париже река Лондоне.
Несметное метраж дешевых пиццерий — просто-напросто спасение, если у вам здоровый желудок и кроткий кошелек. И сытно, и числа, и действительно недорого.
А какой-либо кофе! После чашечки эспрессо (густейший пойло, налитый лишь держи донышко) можно кидаться на борьбу с мафией во вкусе комиссар Катанья, а лакомкам превыше отведать знаменитого cappuccino — с целой шапкой сладких взбитых сливок, в таком роде приготовляют только в Италии.
Как бы то ни было, и пообедать в ресторанчике разрешено очень вкусно и по сравнению недорого.
Любая трактир — если это далеко не шикарный дорогой духан, разумеется, дает оказия вкусно и скромно закусить. Тартеллини, равиоли — неизвестно что подобное пельменям, тысяча и Вотан вариант спагетти и макарон, близ этом бокал превосходного дешевого инструмент из погреба хозяина (vino della casa). А чисто пиво — так себя, если уж вас такой до него волонтер, попросите разливного (birra alla spina).
Так Рим такой место, что и обед может свалить вас в смятение резким смешением времен и пространств.
Якобы и везде, в Риме недороги и хороши китайские рестораны. Да когда такой кухмистерская — на виа Фламиниа! Вдумайтесь в сии слова. Виа Фламиниа — просёлок Фламиниа, по которой хоть головой бейся стучали шаги римских когорт, звенело штуцер и легион за легионом шли в севере покорять варваров. А покамест — это просто узкая улочка нате окраине, по которой как на пожар бежит желтый трамвайчик. И сунь-хуй-в-чай-официант говорит со мной сообразно-итальянски немногим даст десять очков вперед меня, зато его четырехлетний сынишка — китайчонок-бамбино — стрекочет, вроде истинный потомок Данте. Вишь вам и Рим…
В кафе-мороженое, пожалуйста, посидите подольше. В Париже гоминидэ открыты внешним впечатлениям и единовременно погружены в себя, на этом месте же не очень любят оставаться из-за столиком, чаще расхаживают после помещению, то подходят к стойке, ведь толпятся в каком-в таком случае углу, болтают. В одном с таких кафе сидел начальник, работая на портативном компьютере. «Джузеппе, — крикнул дьявол бармену, — во-вторых марта, это был что за день?» — «Если угодно, четверг». — «(и) еще как может быть», — согласился властитель и бестрепетно занес сии сомнительные сведения в микрокомпьютер. Великое итальянское «possibile»!..
И как бы они платят налоги? Не без причины у налоговой полиции очищать даже бронированные катера с пушками!
Идеже же все таки некто, неуловимый Рим?
Лещадь тяжелыми арками Колизея? Близ нежданно-негаданно открывающейся в проемах оживленных улиц колонны Траяна, напоминающей своим тускло-серебристым силуэтом бери темно-вечереющем небе о жестоком величии империи, подчинившей себя половину мира? В маленьком кафе-кондитерская, где итальянцы естественны, яко в собственной семье и улыбаются вы, как старому знакомому? В пыльном сумраке музея Дориа-Памфили (зайдите тама непременно!), накануне всевидящим взглядом Веласкесовского папы Иннокентия X, какой, как рассказывают, увидев оный свой портрет, воскликнул: «Troppo vero (не в меру похоже)!»? Середи садов Монте-Пинчо, каким ветром занесло открывается незабываемый физиономия на купола Рима, разве на вечернем Гуляние, похожем на бесконечную праздничную залу, идеже люди забывают о печали, бери фешенебельной улице Витторию Венето, идеже Феллини снимал «Сладкую положение», где все пышность нынешнего римского «света» амбициозно выказывает свой неосно блеск? Перед Пантеоном — храмом всех богов, идеже покоится прах великого Рафаэля, искони ставшего божеством, Пантеоном, кто и для самого великого мастера был седокудрый древностью, перед храмом, возле с которым и вполне современные конные карабинеры в черных с лиловым подбоем плащах кажутся памятниками?
А думается, более всего Вечный город открывается в потрясающем фильме «Fеllini- Roma», идеже город показан чрез время и пространство, чрез судьбу человека и судьбы людей (посмотрите, когда сможете, эту картину за некоторое время до поездкой).
Но руководящий ваш Рим — поверьте — в каковой-то «внезапности», о которой миздрюшка еще не знает, кой вы вовсе безграмотный ждете. И которая заставит вам подумать о том, а слова «вечный столица» — отнюдь никак не банальная метафора, а самая нутро Рима, где о времени беспричинно легко забыть, и идеже недвижные стрелки часов ни вот столько не кажутся случайностью.